Ремонт компьютеров в пинске

О памяти и ее опасностях - Рышард Капущинский - писатель, репортер, поэт.

Автор: Збигнев Бенедиктович и Дариуш Чайя
Источник: Контексты № 3-4 / 2003
Дата публикации: 01.03.2003
——————————————————— — –

Полесье очарование и пейзажи детства

Збигнев Бенедеткович: Мы будем говорить о памяти. О его значении в наши дни. О его различных формах и способах проявления. Начнем, однако, с вашего личного, самого сокровенного «места памяти», с этой нулевой точки вашей биографии.Вас, наверное, часто спрашивали о Полесье, о Пинске – месте вашего рождения и краю вашего детства….

Рышард Капущинский: Меня постоянно допрашивают по какому-то поводу. И постоянно о Полесье. Это и моя моральная проблема. Потому что я единственный пишущий человек из Пинска. Так что в данный момент я живу под социальным давлением, я чувствую моральный долг. Мы прекрасно знаем: все пишут о Вильнюсе, пишут о Львове, а Полесье и Пинск находятся ровно на полпути между Вильнюсом и Львовом.Это бедный и заброшенный мир. Литературы о Полесье мало.

З.Б.: Вы часто сравниваете то, что помните из детства, и то, что находите? Проявляется ли в этих противостояниях что-то постоянное?

Р.К.: Бываю там часто. Насколько я могу и имею время. Есть дом, где я родился. Там есть кладбище, кузены. Во-первых, в Пинске еще живы некоторые ученики моих родителей. Мои родители были учителями в Пинске, в начальной школе, и люди, которые их помнят, живут там и по сей день.В Беларуси есть Круг поляков, я даже стал его почетным членом. А есть еще какие-то улочки старого Пинска.

З.Б.: А пейзаж, природа?

Р.К.: Полесье было очень экзотической землей в Европе. Огромная болотистая местность и только одна дорога шла от Бреста до Пинска. Эта дорога была вымощена кубическими блоками. А все остальное было болото или песок. До многих деревень добраться не удалось. Добраться до них можно было только на лодке или только зимой на санях.Связь поддерживалась катерами. Сегодня этого мира больше нет. В советский период они были высушены и со временем превратились в пустыню. С другой стороны, как это ни парадоксально, часть Полесья сохранилась без изменений благодаря Советской Армии. Именно в этих районах был устроен военный полигон, а потому там ничего нельзя было делать, ничего нельзя было перемещать. Эта часть Полесья сохранилась в том виде, в каком существовала всегда. Однако старики ушли, их осталось очень мало.Вся политика в советский период заключалась в том, что, поскольку это был район, близкий к границе, его поэтому «забросили». Он заключался в отправке русских из глубин страны, и поэтому эта местность сильно изменила свой характер. Эти окраины все еще имеют много очарования. В любом случае, это отличная тема. Потому что это пограничье все еще существует. Это прежде всего в людях. Пограничники держатся очень близко. Полесские круги есть в Гданьске и Вроцлаве. В разных уголках мира, куда я бываю, меня всегда навещают поляки.Они приходят ко мне и очень хотят поговорить о прошлом. Привозят фото и показывают. И снова в Лондоне или Нью-Йорке кто-то приходит с картинкой: «О, пожалуйста, вот и мистер Мама». Иногда мне приносят картинки из школы...

З.Б.: Интересно, потому что в социологических исследованиях или публицистике опасности глобализации подчеркиваются прежде всего. Этот пример показывает, насколько хорошо одновременно с этим процессом функционируют различные локальные, периферийные культуры...

р.К.: Да, очень сильно. Я думаю, что это обратная сторона глобализации. Эти угрозы глобализации вызывают чувство обособленности, эту потребность в идентичности, потребность принадлежать к местному сообществу. И эти отношения очень крепки. Это потому, что я из Плонска, люди приносят мне фотографии, различные вещи, которые они оттуда взяли. Это очень крепкие отношения, очень эмоционально заряженные. И все это основано на памяти. Этого мира больше не существует, и они хранители этой локальной памяти.Они очень гордятся тем, что являются носителями этой памяти. Они очень рады встретиться, чтобы вспомнить.

Я говорю, например: "ладно, давай я сейчас это напишу, а потом все отправлю, потому что я уезжаю". А этот кто-то сидит, записывает, описывает. Иногда эти воспоминания удивительны, например, у той 90-летней женщины из Пинска, которая сейчас живет под Вроцлавом. У меня также есть большая коллекция фотографий. Есть идея организовать огромную выставку моих фотографий из Пинска. Так что эта память об ушедшем мире очень важна.Путешествуя по миру, я знаю, насколько сильно чувство идентичности, чувство привязанности к месту своего рождения, к этой малой родине. Несмотря на огромную, растущую эмиграцию, люди, покидающие родину, уносят ее с собой, а значит, имеют более сильное чувство связи с этой «малой родиной». Это осознание идентичности, связи с конкретным местом — великая потребность человека. Вот почему Африка так очаровательна, потому что континент сохранил племенное сознание в его наиболее видимой, осязаемой и ощутимой форме.Сознание не «обобщенного» человека, а региональное, локальное сознание. Получается, что не осознание родины - родина понятие текучее в истории обществ, это немножко искусственное создание в нашем менталитете - а родовое сознание есть самое сильное в человеке.

З.Б.: А если попытаться выяснить, в этот момент, вживую, что больше всего сохранилось в вашей памяти?

Р.К.: Что я помню? Мне кажется, что здесь мы имеем дело с более широкой проблемой.По памяти у меня такой тезис. Спросим: когда начинается человек? Не в биологическом смысле, а когда человек начинается как человек? На мой взгляд, все начинается с того первого воспоминания, к которому мы можем оглянуться. Мы смотрим в свою собственную жизнь, говоря: «это еще, это, и я еще это помню», и так идем к первому воспоминанию, чтобы ничего больше, ничего не вспомнить раньше. Здесь начинается человек, начинается «я» как человек, начинается моя идентичность и моя индивидуальная, очень частная жизнь, моя частная жизнь.У меня есть привычка спрашивать людей: «Какое первое воспоминание в вашей жизни?» И в этом случае выясняются две вещи.

Первое, что нужно обнаружить, это то, что об этом мало кто задумывается. Вот только потом кропотливо вспоминают. Люди обычно не думают об этом, им просто нужно справиться с этим первым воспоминанием. И они не сразу способны отреагировать на эту патину. И второе касается характера этих воспоминаний. Я спрашивал об этом сотни людей, и что очень интересно, память у всех разная.Одно связано с кошкой, другое связано с огнем, третье связано с тем, что бабушка купила конфеты. Эти воспоминания очень разные. Это одно из доказательств человеческого разнообразия. Это первое воспоминание имеет большое значение для всех.

Дариуш Чайя: А что для вас является отправной точкой памяти? Что это? Может слово? Цвет…?

Р.К.: Картинка!

З.Б.: Изображение? А не звук?

Р.К.: Это всегда будет образ.Ведь мы знаем, что первые воспоминания у многих относятся к трем-четырем годам. Наша память уходит так далеко, тогда начинаются эти первые воспоминания.

Примерно в этом возрасте. Тогда ум ребенка мыслит картинками. Обычно это зрительная память. Потому что даже если это был взрыв, какая-то молния, это тоже должно было быть связано с каким-то образом, или с этой бурей, или с местом, где это произошло. Меня это всегда интересовало и озадачивало. Хочу написать о своем детстве в Пинске.

Хаос памяти и организация памяти

З.Б.: Вы только что заметили, что людям обычно приходится окунуться в свои воспоминания, чтобы добраться до этого первого воспоминания. Не сталкиваетесь ли вы и с таким явлением в собственной жизни, что на первые воспоминания накладываются уже «обработанные», те, о которых мы знаем, те, что принадлежат другим, те, что где-то были услышаны?

Р.К.: Да, надо почистить. Это идея Гуссерля об очищении.Добраться до этих первых вещей очень сложно, особенно до тех, о которых нам рассказывали. Потому что помимо этого есть еще две проблемы, связанные с памятью и воспоминаниями. Первая проблема — просто заказать. Оказывается, нам очень сложно систематизировать все образы, которые есть у нас в памяти. Мы находим определенный хаос. Так что это упорядочивание должно быть сознательным, обдуманным, обдуманным действием, я должен все это устроить, я должен определить, было ли это «до» или «после».Вам предстоит установить порядок определенных событий. Это очень важно для памяти. Во-вторых, что действительно связано с памятью, а может быть, просто с недостатком памяти, так это то, что память фрагментарна, прерывиста. Мы помним только некоторые эпизоды из прошлого, но у нас нет доступа к их полной последовательности.

Д.Ч.: Интересно, что мы их сразу выстраиваем в сюжет, строим повествование, что собираем эти детали в линейную последовательность.

р.К.: Мы должны это сделать, иначе мы потеряемся. Иначе все развалится. Другими словами, чтобы эта память функционировала с пользой, она требует некоторого лечения, требует определенных усилий. Это не происходит автоматически, потому что то, что навязано самому себе, просто хаотично, случайно, бессвязно. Только эта процедура организации, расстановки приоритетов и упорядочивания памяти чрезвычайно важна. Я думаю об этом так, потому что я сейчас пишу автобиографический отчет, и у меня все еще есть проблема с ним.Я помню эпизод из какой-то африканской страны, но не помню, когда это было. Что было «до» и что было «после»? Был ли я там в 67 или 68 году нашей эры? Это было в Гане или в Южной Африке? Здесь начинаются проблемы, и это требует усилий.

З.Б.: Вы ведете такой дневник?

Р.К.: Нет, я так не умею. Просто потому, что мои путешествия очень тяжелые и физически изматывающие. Это вообще тропики. Как правило, есть много текущей работы, этого письма, которое нужно сдать немедленно.Позже я так смертельно устал, что у меня совсем нет сил ни на что. Вот и приходится через много лет реконструировать это прошлое по разным элементам: по билетам на самолет, по паспортным визам, по прочему. Тогда есть еще одна проблема, которая делает меня не большим энтузиастом газет. Те, кто ведет такой дневник, каждый день записывают то, что кажется им важным. А потом, когда он возвращается к ней годы спустя, оказывается, что чаще всего эти записи мало что дают. Это связано с избирательной ролью памяти.

Есть такая поучительная память о Горьком. Однажды к нему приехал писатель Паустовский. Он был тогда молодым человеком и принес ему несколько своих рассказов. Горький прочитал ее и записался на прием. И он сказал ему: «Молодой человек, в этом тексте вы видите какие-то способности, какой-то талант, но я вам посоветую по этому поводу: поезжайте в Россию на 10 лет и там работайте, там живите, подрабатывайте. Ничего не пишите. Не делайте никаких заметок. Когда вернешься, напишешь, что видел.Тогда почему? Потому что вы будете помнить то, что было для вас действительно важно, а то, что вы не будете помнить, не стоило вспоминать».

А что до меня - я сейчас пишу "Путешествия с Геродотом", то есть пишу о том, что случилось со мной еще в 50-х годах. И все же я до сих пор это помню. Например, в 56 году, на волне октябрьской оттепели, моя редакция впервые отправила меня в Индию. А я летал через Рим про ту Индию. Мы летали на таком стареньком военном излишке самолета - DC-3.Самолет прибывал в Рим вечером. Я впервые в жизни увидел освещенный город! Для меня было таким потрясением, что сегодня, хотя и прошло 50 лет, - я очень отчетливо помню этот вид ночного города в огнях... Вот почему я твердо верю в избирательную роль памяти. Вам не нужно помнить все. Нет такой необходимости, это действительно не помогает.

Д.Ч.: Но это привело бы к интересному выводу. Оказывается, не столько мы систематизируем, сознательно и преднамеренно эти данные, не конструируем волнующий нас образ прошлого, а то, что это происходит несколько непроизвольно, где-то «в затылке».То, что, другими словами, внутри нас есть механизм отбора, который можно было бы рассмотреть, есть не что иное, как равнодействующая всех значимых событий нашей жизни до сих пор.

Р.К.: Да. Это определенно не то, что я делаю каждый день, что я запомню или забуду. Нет, потому что вдруг оказывается, что я помню что-то такое, чего на самом деле не следовало бы помнить, и тем не менее оно как-то существует в моей памяти. И тогда я начинаю задаваться вопросом, почему это так, почему я помню это, а не что-то другое.

Д.К.: Есть тонкая проблема, если не сказать определенная трудность, возможно, не последняя, ​​о которой мы сегодня поговорим, дрейфующая между памятью и забвением. Я говорю об этом виде отбора, связанного с памятью. Господь говорит об «организации» данных памяти. Но давайте немного смысловой ретуши и у нас уже есть "конструкция" памяти. Еще один небольшой сдвиг, и мы имеем «мифизацию» памяти. Как тут различить эти тонкости? Можно ли здесь вообще ввести какие-то резкие различия? Когда мы еще имеем дело с памятью о прошлом, о которой можно сказать: «это было реально, это было на самом деле», и когда мы имеем дело с тем, что я назвал мифологизацией памяти, или, если мы говорим о коллективное измерение, с идеологизацией памяти? Ведь в каждой из этих операций производится какой-то отбор, не так ли?

р.К.: Я не думаю, что на этот вопрос есть определенный ответ. Это зависит от человека, от ситуации, в которой он находится, и от многих факторов. Как репортер могу сказать, что в основе здесь лежит некая этическая установка, некое элементарное принуждение, которое говорит: «Я это помню». Что означает, что я несу ответственность за то, что пишу, я ответил: «Я был там, если хочешь, иди со мной». Мне кажется, что мой личный опыт лег в основу того, что я написал. В то же время это дало мне ощущение силы.Поскольку я не умею писать, я не типичный писатель. Моя бедность в том, что у меня нет такого воображения, поэтому я должен быть везде, чтобы что-то написать, я должен это лично запомнить. Все должно запечатлеться прямо в моей памяти. А потом, когда я вернусь, я не думаю, в какой форме я буду писать, будет ли это стихотворение, драма или философский трактат, я просто пытаюсь написать текст. И я хочу сказать, что этот текст должен быть максимально верным воспоминанию о том, что я пережил, пережил, увидел и подумал.Я, конечно, отдаю себе отчет в том, что это очень субъективно, а значит, каждый из нас видит одну и ту же реальность по-своему. Я часто вижу что-то подобное на авторских вечерах. Кто-то встает и говорит: «Господи, я видел то, о чем ты пишешь, но это выглядит совсем по-другому…» И я абсолютно этому верю. Ведь сколько нас, столько и версий одного и того же события. И поэтому нет объективной памяти. Ничего подобного не существует. Память — наиболее субъективный элемент культуры.

Мы помним очень разные вещи. У меня есть сестра, которая на год моложе меня. Он живет в Канаде. Я не видел ее много лет. Когда мы встретились, пока я думал о Пинске, я взял магнитофон. А я ей говорю: «Бася, что ты помнишь из наших пинских лет?» И позвольте мне добавить, что мы очень любящие братья и сестры, и когда мы были маленькими, мы гуляли в Пинске, всегда держась за руки. Так что можно сказать, что мы видели то же самое. А когда она начала вспоминать свои воспоминания, оказалось, что они совершенно не похожи на мои.Это значит: она помнит то, чего я совсем не помню. И наоборот. Итак, вы видите, насколько сильна эта индивидуализация памяти. Поэтому я всегда использую формулу: «по-моему, так было». И не тогда, когда я не могу сказать, что мое видение только реально.

З.Б.: Несмотря на эту радикальную субъективацию памяти, есть еще что-то вроде памяти поколений, может быть, не объективной, но такой, в которой люди хотя бы узнают себя...

Р.К.: Да, конечно. Память поколений, национальная память, все это существует. Как и коллективная память, я имею в виду глубокие архетипические слои, весь этот феномен Юнга. Это все так. Но по моему собственному опыту репортера, человека, путешествующего по миру, собирающего наблюдения и рассказы и пишущего об этом, лично меня больше всего восхищает тот факт, что память индивидуализирована...

D.Cz .: ... что прошлое распадается по-разному в каждом индивидуальном опыте ...

р.К.: …да, очень даже. Вот что меня восхищает у Геродота, потому что, оказывается, у него уже были с этим проблемы. Это было потому, что его письмо было непосредственно связано с проблемой памяти. Вспомним тот начальный призыв, с которого начинается его книга; Представляю результаты моих изысканий, которые я производил для того, чтобы не изгладиться в людской памяти о делах, которые были совершены». Он борется с проблемой затуманивания памяти, он уже тогда соприкасается с ней. Он приехал, скажем, в Фивы.И каждый говорит по-разному о каком-то прошедшем событии. И сказал, что обязан представить различные ее версии. Его задача — правдиво преподнести вещь. Я чувствую себя обязанным сообщить объективно. Он фактически первым в мировой литературе поставил проблему дифференциации памяти, дифференциации образа прошлого. Но мы знаем, что эта прошлая реальность имеет форму зыбучих песков. И мы все бродим по этому песчаному грунту, в котором никто не уверен на 100 процентов.

Д.Ч.: Но несомненно существует определенное напряжение между субъективностью и объективным образом вещей. Вы сказали о Геродоте, что он пытался, что он пытался примирить разные версии прошлого. Но он, вероятно, тоже не был свободен от субъективизма. В контексте собственных воспоминаний о прошлом вы также говорите об индивидуализации памяти и субъективности образа прошлого. Поэтому возникает проблема: как обстоит дело с историком, который пытается доверять памяти (свидетелям или документам), но в то же время пытается ответить на вопрос, как мы повторяем вслед за Ранком: "как это было на самом деле?" Проще говоря: он старается быть объективным.После многочисленных текстов, демифологизирующих нашу наивную веру в «реальную реальность», воссоздаваемую историком, вы все еще верите в объективность исторического исследования, в научный, скажем так, образ прошлого?

Р.К.: Мой подход следующий. Для меня ключом к таким ситуациям, к таким проблемам является французский термин приближение. Другими словами, эта объективность возможна лишь приблизительно. Это приближение означает, что у нас есть определенные идеалы, что мы их принимаем, что мы их как-то предполагаем.Я хочу написать идеальную книгу. Но все, что я могу сделать, это максимально приблизиться к теоретическому идеалу, как я себе поставил. То же самое и в естественных науках, в гуманитарных науках. Это все приближения. Важна степень, в которой мы можем приблизить себя к этому коллективно задуманному идеалу. Кто-то подойдет к этому очень близко, кто-то вообще не поймет. Историк, который предполагает, что он напишет объективную книгу о Грюнвальдской битве, также предполагает познавательный идеал.И степень, в которой он этого достигает, будет мерилом ценности его работы. Мы не можем достичь абсолюта, потому что это невозможно, мерой наших усилий является степень приближения к этому абсолюту.

Д.Ч: Хорошо, но откуда нам знать, что мы приближаемся к этому эпистемологическому абсолюту?

Р.К.: Понятие идеального функционирует в общественном сознании. И мы чувствуем, что роман, например, «В поисках утраченного времени» близок к этому. Это Джойс сделал, а кто-то другой нет.Это коллективное понимание идеала. Как и Знанецкий, он однажды написал в «Социальных ролях ученых» о том, кто находится в данной области знаний. Как определить, кто является выдающимся в той или иной области? А Знанецкий отвечает, что группа специалистов в данной области считает кого-то выдающимся. Это критерий. Другого критерия нет. То же самое, я думаю, каждый идеал.

Д. Ч: Значит, это будет основано на определенном консенсусе, коллективном договоре, верно?

р.К.: Да. Это. Общее мышление, общая оценка, общее понимание. Я так думаю. Я не могу найти никакого другого критерия, почему этот отчет считается лучше, чем другой. Просто люди, сообщество считает, что этот лучше, этот хуже, а этот выдающийся.

Д.Ч.: А может быть, то, что мы называем «правдой прошлого», есть просто функция времени, в котором она была сформулирована. Возьмем, к примеру, средневековые исследования последних десятилетий.Мы не находим в лавине новые, ранее неизвестные документы. И картина Средневековья постоянно меняется: от пресловутых «темных веков» до прекрасных многослойных исследований, например, Гуревича или Ле Руа Ладури последних лет. И что будет с этими видениями Средневековья в ближайшие несколько десятков лет?

Р.К.: Все гуманитарные науки погружены в живую материю. Она все время работает, такое замечательное определение памяти есть у Бжозовского.Бжозовский сказал, что память все еще работает, что она все еще обрабатывается, что нет ничего, о чем мы могли бы знать что-то наверняка, и это конец. Он считал, что это дело, которым постоянно заморачивались.

Д.Ч.: А если так, то может быть сам этот идеал — фикция?

Р.К.: Да, потому что этот идеал тоже меняется. Я думаю, что в этом и заключается гуманистическое величие, что мы все время работаем с материей, которая постоянно трансформируется. Увлекательно следить за направлениями этой трансформации и ее различными видами.Это то, что так замечательно, что так интересно для меня. И что, кстати, свидетельствует о живости человеческого разума.

Плохая память, память заменена.

Д.Ч.: Мы все время говорим о положительной функции памяти. О сохранении памяти, о творческой памяти и, наконец, о памяти, которая строит нашу идентичность, памяти, благодаря которой мы знаем, откуда мы и кто мы. Не вопреки, но я хотел бы, чтобы мы немного поговорили о памяти, которая может сопротивляться.А также о нежелательной памяти и негативной памяти.

Таким образом, наше обсуждение должно включать Ницше и его знаменитый и весьма спорный текст «О пользе и вреде истории для жизни». Что говорит нам Ницше? Он говорит что-то в этом роде. Что вы хотите запомнить? Ведь память убивает. Это горб, который вы носите с собой все время. Он пишет: «Избыток истории, взгляд, устремленный в прошлое, есть отношение, враждебное жизни». И в другом месте: «Избыток истории, вычищенный из исторического сознания, против молодости.«В этом вся обличительная речь против историков и исторического смысла. Он критикует позицию Ницше, которая смотрит на мир сквозь призму роста, все еще застрявшего в прошлом. Его раздражает, что таким образом мы строим общество, которое строит часовни в старости и в старости.

И мой вопрос занимает эту нецеанскую нить памяти. Память, которая может быть обузой, препятствием, которое не наращивает, а мешает. Особенно когда речь идет о компактной, сплоченной племенной группе.Например, давайте посмотрим на войну на Балканах под этим углом. Иногда говорят, глядя на этот сумасшедший балканский горнил, что если бы у живших там людей было - как это ни парадоксально - меньше памяти, если бы они не корили себя за те обиды, которые случались с ними при жизни их отцов или дедов, если бы они могли бы забыть, тогда, может быть, и не было бы кровавой бойни в девяностых. Как вы относитесь к такому подходу?

Р.К.: Нет, не думаю.Я не могу согласиться с Ничем в этом вопросе. Тем более, что у нас сегодня проблемы с памятью, есть много серьезных опасностей для памяти.

Но несколько слов о трайбализме. К сожалению, это слово уничижительное. Африканцы также обижаются, когда к ним применяют термин «трайбализм». Они предпочитают говорить «национальность, люди» или люди. Племя или трайбализм звучит для них как анафема.

Чтобы понять, что произошло на Балканах, необходимо провести различие.Необходимо различать племенное сознание и его использование в политических целях, в целях политической борьбы. Это немного похоже на нож: им можно нарезать хлеб и перерезать горло. То же самое и с трайбализмом. Это само по себе большое значение, но его можно использовать для политической игры или борьбы за власть, для достижения каких-то политических успехов. Итак, с этой точки зрения трайбализм, это сильное чувство местной общности, не лучше и не хуже любого другого чувства.В политических играх любое чувство можно использовать с ощутимыми результатами. А на Балканах это чувство использовалось в преступных, деструктивных целях. Ведь эти люди жили десятки поколений в нормальном ритме, в гармонии. Были смешанные браки. Ведь Пинск, где я родился, был интернациональным городом. Там было 72% евреев. Были украинцы, белорусы, латыши, литовцы и так далее. Не было ощущения какой-то радикальной враждебности по отношению к себе. Выходя из того Пинска, у меня не было национального сознания.Я даже не знал, что такое существует. Мы были все вместе. И до тех пор, пока вы не вставите в эту разнородную материю фитиль с пламенем — а это можно сделать только снаружи — пока опасности нет. Это не в природе человека, он не будет ненавидеть сам себя без этого внешнего фактора. Это не в человеке.

Д.Ч.: У меня большие сомнения. Не было, мы же "племя Каина", да? Недавно я посмотрел шокирующий британский документальный фильм о Сребренице.Мы, конечно, знаем, что люди убивали мир миром, но масштабы и виды этих убийств, совершенно бескорыстных, превосходят воображение...

Р.К.: Да, действительно, это зоофилия. Как только этот цикл ненависти запущен, его трудно остановить. Но я все время говорю, я все же имею в виду одно: люди не собираются начинать это сами по себе! Скажем, в Тали, многоплеменном африканском городе, живут люди, у каждого своя улица, свой дом. Ничего особенного не происходит.И вдруг в один прекрасный день приходят агитаторы и говорят: «Слушай, ты бедный, смотри, вон тот с соседней улицы в правительстве, а ты не хочешь? Если вы продолжите пассивно сидеть, вы умрете в молодости, никто из вас не будет…» Вот как это начинается. А потом выходят на улицу, берут мачете и идут драться "за своих". Бьют и убивают. Я имею в виду, что это механизм ненависти. Точнее, что это чувство племенной принадлежности легко использовать в политических целях.

Д.Ч.: Ну да, но это плодородная земляная подушка. Такое подстрекательство одних против других только пробуждает дремлющих демонов. Но они есть, они действительно существуют!

Р.К.: Правда очень часто их надо будить. Я не говорю, что человек — идеальное существо. Я говорю, что в человеке, в каждом человеке есть такие-то и такие-то качества. Это зависит от того, на какие черты мы ссылаемся, что пробуждаем в этом человеке. Мое мнение, что он сам, как бы "изнутри", так работать не будет, только определенные обстоятельства стимулируют в нем эту негативную, темную сторону.Это то, что я имею в виду. Правда, эти тьмы имманентно существуют в нем, они находятся в латентном, спящем состоянии, в состоянии, можно сказать, бездействующем. А для этого сейчас нужно создать соответствующие условия. И это то, что касается трайбализма. Однако, я упрямо повторяю, само ощущение родовой, семейной или племенной связи — очень положительное чувство, потому что оно вообще позволяет нам функционировать в мире. Юнит вне клана не может просто существовать. Это философия африканских обществ и вообще философия родовых обществ.

Это одно из различий между Востоком и Западом. В западной цивилизации важнее всего личность. У нас есть индивидуальная свобода, индивидуальные права и так далее. В то время как в незападных обществах все наоборот - величайшей ценностью является коллектив, который просто вытекает из другого исторического опыта, а именно в той бедности, в тех условиях индивидуум просто не выжил бы. оно должно быть основано на сообществе. Только общество способно противостоять природе.Индивидуум не способен противостоять природе, он не способен ее приручить. Только община может обеспечить водой и возделывать поле. Короче говоря, подчинение коллективу — это просто условие выживания. В то время как в развитой западной цивилизации это не является требованием для выживания. Индивидуум может легко выжить здесь. И у нее есть права. Это роскошь, которую может себе позволить высокотехнологичное общество. За права личности и тому подобное. Бедное общество, зависимое от природы, не может себе этого позволить.

Возвращение на Балканы. Вся история, как и тогда, началась с турецкого нашествия. До этого это было нормальное, мирное сообщество. Эта межплеменная ненависть в какой-то момент разгорелась и подпитывалась. Мы знаем, как это произошло, мы можем очень внимательно следить за этим процессом. И здесь возникает принципиальная проблема. Ну а моя теория возникновения межплеменных и национальных конфликтов такова: я утверждаю, что война не начинается 1 сентября 39 года, и война не начинается в тот день, когда она разразится, когда прозвучит первый выстрел.Война в современном мире начинается со смены языка в пропаганде. Когда мы следим за языком, как он меняется, как начинают появляться те или иные слова, получается внезапно. Откуда ни возьмись, такие слова, как: враг, враг, уничтожить, убить... Так начинает появляться язык агрессии, язык ненависти. Другими словами, то, что называется языком ненависти. Войны еще нет, от нее вообще никаких следов, о ней вообще ничего не сказано. Однако язык общения начинает меняться.И в этот момент, после этих языковых изменений, после того, как рифма начинает усиливаться и принимать направление, мы видим, что приближается суматоха войны. И этот процесс можно проследить классическим образом на Балканах. Я утверждаю, что каждая война, будь то в Ираке, на Балканах или где-то еще, начинается с этого.

Д.Ч.: Поставим точку над «и». В нашем номере мы печатаем очень интересный отрывок из последней книги Поля Рикера об истории, памяти и забвении.Мы представляем главу, в которой он пишет о том, что делать и как бороться с этой сложной проблемой плохой памяти. Это совершенно практический вопрос, и я даже склонен согласиться с тем, что Господь говорит, что этот трайбализм сам по себе не представляет угрозы. Ну да ладно, война на Балканах закончилась и что дальше? А как насчет этой памяти, которая не забудет? Что с этим делать? Легко сказать: свидетельствуй, просвещай, учи. Все хорошо, но мы не очень верим в эффективность таких мероприятий.

У нас тоже были соседи. Недавно у нас был трудный и болезненный разговор о Едвабне. И вот вопрос, что дальше? Или просто описать вещь, показать ее, вспомнить, преподавать в школе. Конечно так. Но, возможно, что-то еще. Я согласен с тем, что Рикер напоминает нам, что в таких случаях нам нужно то, что Фрейд называет «работой скорби», нам нужно немного оплакивать то, что произошло, нам нужно много страдать, позволить этому пройти через себя.В противном случае, когда такие травмирующие переживания из прошлого будут занесены в учебники или даже — как в случае с Едвабне — церемонии будут проходить на государственном уровне, без выполнения этой частной траурной работы, мы, как группа, можем чувствовать себя комфортно. что у нас с этим уже мир, что это уже подчеркнуто. Это вся вода над плотиной. Что вы думаете об этом?

Р.К.: Очевидно, это отличная тема. Большой, драматичный и практически без ответа. Я хочу сказать, что как только такая история вырвется наружу, разрушительная динамика этих процессов ужасна.И один раз этот ящик Пандоры открыт, потом его очень сложно закрыть. И, наверное, уже никогда не закроется, это невозможно сделать в следующих поколениях. И здесь начинается работа времени. Ибо однажды развязанная кровавая ссора, разжигание такой бешеной ненависти влечет за собой ужасные последствия и их не исправить в короткие сроки. Это очень болезненное обстоятельство. Великая слабость человека состоит в том, что он не может должным образом и удовлетворительно выйти из нее на протяжении многих поколений.По сей день существуют общества, которые, несмотря на то, что прошли десятилетия, вообще не в состоянии смотреть, противостоять этой реальности. Например, японское общество, которое и по сей день отказывается отдавать себе отчет в памяти о тех преступлениях. Великая нация, которая не может прийти к этому. Я думаю, это так тяжело, это так ужасно...

Д.Ч.: Но я думаю, что мы должны что-то с этим делать, мы не можем так оставить.

Р.К.: Да, теоретически да.Конечно, я говорю о доброй воле, о намерениях. Тогда да, вы должны откусить это, переварить, переделать, вернуться к этому. Но опять-таки с убеждением, что и здесь действует этот механизм приближения, т. е. приближения, что мы можем только приблизиться к решению таких вопросов. Это человеческая слабость, и ее нельзя решить окончательно.

Д.Ч.: Возможно, это был бы момент, когда вы могли бы начать работать, так сказать, забывая с умом. Забвение, что бы плачу предшествовать или хотя бы предшествовать какой-то обдуманный поступок, если не раскаяние...

р.К.: Да, это точно. Но это можно сделать по отношению только к определенной части общества или по отношению к отдельным лицам, а чтобы это относилось к целым обществам, целым общинам - трудно себе представить.

Д.Ч.: Я настаиваю на том, чтобы с этим что-то делать, потому что есть десятки примеров, показывающих, что такое простое припоминание травмирующих событий из прошлого на самом деле не помогает.

Р.К.: Это ничего не дает, потому что эта реальность остается.

Д.Ч.: А иногда возвращается с еще большей силой.

Р.К.: Да. Я думаю, что это одна из таких слабостей человеческой природы, природы обществ, с которой мы просто не знаем, что делать. Это великие темы и великие человеческие слабости. Даже человеческая жестокость. Люди решают подобные вопросы уже сотни лет, а мы до сих пор не можем справиться с этим. Достоевский всегда был увлечен загадкой ненужной, бескорыстной жестокости. Убит? Ну убил.Но почему он все еще режет, почему он все еще готовит, почему еще……, почему, почему….? Мы не можем ответить на эти вопросы. Это всего лишь вопросы, на которые у нас нет ответов. И, может быть, в этом суть и величие гуманитарных наук, что они признают существование круга вопросов, на которые мы никогда не найдем ответа.

УГРОЗЫ ПАМЯТИ И ВРЕМЯ ПАМЯТИ

З.Б.: Теперь поговорим о маргинально упомянутых угрозах памяти в современной культуре.В каких сферах жизни вы бы их разместили? И какие именно они будут?

Р.К.: На мой взгляд, таких угроз три. Во-первых, это огромное развитие механических носителей информации, а это означает, что люди постепенно разучаются искусству памяти. Этому не учат, потому что искусством памяти нужно овладеть, нужно научиться памяти. Все теперь перенаправляется на компьютер, на книгу, на компакт-диск, на энциклопедию. Нам больше не нужно запоминать, как совсем недавно, нам не нужно упражнять свою память, потому что у нас все записано на различных типах носителей.Мы словно выбрасываем память из головы, мы отправляем ее обратно на механические носители информации. Между тем память является весьма существенной частью человеческого сознания того, что Платон называл душой. И это избавление от искусства памяти — очень серьезная угроза человеческой личности. Это не просто чисто механическая проблема. Это нечто большее: речь идет об эффективности и способности человеческого мышления, ощущении себя самим собой, нашей идентичности. Эта угроза нарастает. С развитием «сети», компьютеризации и электронизации жизни мы будем становиться все более и более калеками памяти.

Второй угрозой для памяти, на мой взгляд, является перегрузка данными. Это просто переизбыток данных, как говорят англосаксы: победа изобилия. Человеческое сознание смешалось с таким количеством информации, что уже не в состоянии ее контролировать. И это превышение просто лавина. Это бремя, которое делает жизнь невозможной и создает постоянное истощение. Объем существующей информации во много раз превышает возможности среднего человеческого разума.

Третья угроза памяти — колоссальное ускорение исторических процессов.Я имею в виду, история была медленной в прошлом. Скажем, триста лет ничего не происходило, двести лет ничего не происходило, и человеческий разум приспосабливался к этому темпу. Он мог впитывать исторические моменты, моменты собственной жизни. История оказала на него стабилизирующее воздействие. На самом деле он жил в постоянной среде, которую он мог освоить и запомнить. Теперь из-за чудовищного ускорения, с одной стороны временного, с другой пространственного - а пространство и время являются двумя нашими основными ориентациями в мире - мы потеряли ощущение стабильности и дома в мире.

Д.Ч.: В связи с этой разнонаправленной потерей памяти в современных обществах, как бы вы охарактеризовали нашу эпоху, это время, в котором мы живем? Пьер Нора, например, автор классического произведения «Les Lieux de memoire», утверждает обратное: мы живем во время воспоминаний, во время накопления памяти. Посмотрим на эти многочисленные «места» памяти: музеи, архивы, сборники, мемориалы, дневники — различные «приспособления» для запоминания. Так как же это на самом деле: живем ли мы во времена памяти или живем во времена забвения?

р.К.: Конечно, музеи и архивы существуют. Я имею в виду другое. Дело в том, что нас все больше и больше из наших недр вывозят и делегируют в разные учреждения. Я говорю обо всем этом процессе институционализации, бюрократизации памяти. Создаются различные учреждения — у нас, например, Институт национальной памяти, — занимающиеся организацией нашей памяти. И в нас растет вера в то, что «они» об этом позаботятся. «У них» есть свои архивы, а человек, как я уже сказал, избавляется от своей индивидуальной памяти и отправляет ее обратно в анонимное учреждение.И я имею в виду эту отдельную память, которая отличает нас. Память, которую мы развиваем с течением времени и с помощью которой мы строим себя, создает нашу собственную идентичность и личность. Потому что, кроме всего прочего, мы разные, что у нас разная память, что каждый из нас помнит разные вещи и ценности, что мы привязаны к определенным стадиям памяти или видам памяти. Я хочу сказать, что сказать, что мы живем во время воспоминаний, самое большее может быть признаком того, что мы живем во времена все более институционализированной памяти и все меньше и меньше памяти как личной ценности, как частной ценности.

Д.Ч.: Возможно, можно было бы совместить эти две вещи, потому что даже из того, что вы сказали, можно было бы сделать вывод, что это захоронение в собственном прошлом, описанное исследователями культуры, ищущими семейные генеалогии, литературные или киновозвращения - в детство, посещение музеев, всеобщая любовь читателей к мемуарам, ностальгия разного рода, ибо все это движение "в память" есть некая контрреакция на упомянутое ускорение цивилизации.Может быть, это инстинктивная защита от этого милошовского ускорения истории, от этого мощного и все еще неотложного изменения повседневной жизни?

Р.К.: Я не говорю, что это взаимоисключающие явления. Я только думаю, что положение, при котором искусство запоминания доверяется учреждениям, является опасной тенденцией. Я не настаиваю на том или ином. Мы знаем, что человек по своей природе существо ленивое и предпочитает искать различные облегчения жизни, поэтому в этом процессе я вижу своего рода стремление облегчить себе жизнь.Это не голосование против технологии. Но представьте себе ситуацию, когда все уже компьютеризировано, и вдруг в эту цифровую память врывается вирус. Тогда может оказаться, что мы вообще останемся без памяти. Я, конечно, говорю об определенных угрозах, о тех путях развития цивилизации, которые не являются хорошими. Я не утверждаю, что все это катастрофа, и не пророчу конец света.

З.Б.: Ранее вы говорили об опасности памяти в современном мире в связи с развитием новых технологий.Как вы думаете, в какой степени прежнее в антропологии — разумеется, условное — деление на общества «с историей» и общества «без истории» теперь можно применить к современному миру? Можем ли мы теперь говорить о «вспоминаемом» и «незапоминаемом» обществах соответственно? Характерно, что иногда американскую культуру называли культурой без памяти не только потому, что американское общество имеет относительно короткую историю, но и из-за четкого понимания в этой культуре настоящего, жизни моментом, жизни без постоянного наблюдения. для себя.Возможно, это связано с тем, что отсутствие значимых травмирующих переживаний делает людей настолько нечувствительными к будущему в этой модели культуры, они не так сильно ощущают давление обязанности помнить и сохранять память. Действительно ли американская культура такова? Как это выглядит с точки зрения вашего американского опыта?

Р.К.: Мы живем в мире, где мультикультурализм является нормой. Мы находимся в мире разных культур, разных традиций, которые предлагают совершенно разные товары.С одной стороны, у нас есть общества, в которых доминируют устные культуры: то есть общества в Африке, Латинской Америке или Азии, где это послание ценностей действительно преобладает. И есть второй тип обществ, сильно загруженных историческим мышлением. Наше общество такое, как и европейское в целом. Вообще говоря, история — это большая часть нашей культуры: историческое мышление, символика исторической памяти, чувство длительности во времени. И есть еще третья группа обществ.Это новые, белые общества, чьи эмиграционные корни, с относительно короткой собственной историей: США, Канада, Австралия и другие, более мелкие. Им чуть больше 200 лет. Они не отягощены историей, а потому их мир обращен в будущее. Можно сказать, что их прошлое — это их будущее.

Но и это меняется. Давайте посмотрим на все, что произошло в Штатах после 11 сентября. Это был классический пример построения собственной традиции, облагораживания патриотизма, построения идентичности вокруг символических знаков, таких как флаг или гимн.Эти новые общества явно ощущают потребность в создании национальной идентичности, которую они не могут черпать из прошлого, потому что у них ее просто нет. У них нет даже такой "Грюнвальдской битвы" или событий подобного смысла. Поэтому им приходится строить это «прошлое» на специальной основе. Я бы не сказал, что это неправильно. Вообще идея иерархизации культур мне чужда. Это общество таково, потому что у него была такая и никакая другая история, и это надо просто принять.

Д.Ч.: Но в американской культуре есть и другие возвраты к прошлому.На этот раз в несколько более гротескном издании. Например, это их забавный снобизм по «старым временам», в европейском издании, конечно. Из «американских» книг Эко или Бодрийяра мы знаем обо всех церквях и замках, которые по кирпичикам переносили в какой-нибудь Айдахо и воссоздавали там, а также о других подобных искусственных практиках удлинения их записей.

Конечно, это не только американская специальность. Что, например, думать о таком современном явлении - почти моде - на искусственное воскрешение прошлого, можно было бы назвать костюм, оживляющий память? Вы только что упомянули Грюнвальд, что напомнило мне забавную статью в газете, из которой вы могли узнать, что каждый год в исторических районах происходит «Грюнвальдская битва».Есть отряды рыцарей, есть "наши", есть впечатление стороны, есть бои копьями и мечами, есть вооруженные стычки. Интересно, что результат не является исторически предрешенным. Я слышал, что тевтонские рыцари недавно победили... (совместный смех).

Как бы вы оценили такой возврат, все это переодевание - в прямом и переносном смысле - в вашу одежду? Насколько осмысленна эта - для одних забавная, для других гротескная - театрализация памяти? Могут ли такие практики бегства в прошлое действительно помочь в восстановлении памяти?

р.К.: Я бы сказал, пока люди не убивают друг друга, пока они не поджигают себя….

Д.Ч.: ...пусть развлекаются....

Р.К.: Да. Пусть развлекаются. Поэтому в этом смысле я не видел бы в этих явлениях ничего предосудительного. Это, конечно, связано с тем, что мы живем в мире ужасно интенсивно функционирующей массовой культуры, а значит, огромного количества китча, ставшего уже постоянным элементом культуры. Кому-то это может нравиться, кому-то нет, явления массовой культуры могут не замечаться, их можно критиковать, но они будут проявляться объективно, они будут существовать.И мы, хотим мы этого или нет, должны в этом участвовать.

З.Б.: Мой вопрос об американской культуре имел и еще одно дно. Конечно, мы достаточно знаем об американской поп-культуре, да и о многих, тоже смущающих, явлениях в этой области. Но, с другой стороны, когда мы спрашиваем, где лучшие кафедры классической филологии в мире, оказывается, - как однажды сказал нам здесь господин Зигмунт Кубяк во время редакционной беседы, - что, как ни удивительно, в Гарварде, а там древние Очень хорошо развиваются греческие исследования …

р.К.: Американское общество, надо помнить, чрезвычайно разнообразно. И в этом мире происходит явление кампуса. Но это закрытый анклав, практически полностью изолированный от общества. Это и не Америка. Это правда, что в каждой академической области у вас есть все: ресурсы, амбиции и таланты. Эти люди сознательно преследуются там и имеют хорошо организованную работу. Эти кампусы представляют собой высший мировой уровень. Проблема здесь, однако, в том, что эти кампусы мало влияют на остальную часть страны.Вот почему мне так трудно сказать, что все эти явления — «Америка». Как и те, кто знает Африку, они с большим трудом используют собирательное название «Африка». А «Америка» и «Африка» — это сразу столько реальностей, столько разных миров, порой настолько противоречивых, что прикрывать все одним названием просто заблуждение.

З.Б.: Хотелось бы задать еще одну деталь, тесно связанную с феноменом исторической травмы и способами преодоления этого вида памяти.В рецензии на книгу Ольги Станиславской «Рондо де Голля» Яцек Олендский пишет о чем-то странном для европейца. А именно, он упоминает, что в африканских музеях, даже в музеях колониализма, нет феномена мученической памяти. Другими словами: то, что сильное присутствие культа предков как бы подменяет медитацию, есть расчесывание ран, так хорошо известное нам по вскрытию. Это действительно так?

Р.К.: Начнем с того, что музеев в европейском понимании там нет вообще.Это музеи, но только по названию. Ничего особенного там не хранится. У них вообще нет такого учреждения. В этой культуре, в этой традиции нет места поминовению, типа: «Здесь расстреляли, здесь повесили…». Нет, все забыто. Это нечто другое, мы имеем дело с совершенно другой моделью культуры, отличной от европейской. Начинается она с того, что умерших нужно немедленно хоронить. Первый инстинкт по отношению к убитому или умершему — немедленно похоронить его.Так что нет ни известного торжества, ни подготовки к похоронам….

Это связано и с другим отношением ко времени в Африке, с другим отношением к нему и его переживанием. Если упоминается или вспоминается предок, это не похоже на мученика. Это потому, что этот человек все еще жив. Он участвует в жизни общины: своими советами, давая нам наказания или упреки, он с нами и с нами одним словом. Показательно, что эти предки часто прячутся прямо рядом с домом.Во многих африканских домах есть могилы предков, иногда их посещают. Потому что этот предок ушел из жизни, но он есть. Очень двойственный персонаж. Поэтому его нельзя полностью предать забвению, потому что он действует. Когда мы заболеваем, мы пренебрегаем некоторыми из наших обязательств по отношению к нему, и он напоминает нам об этом. Напоминает, что он есть.

З.Б.: Может быть, именно это осознание того, что эти предки всегда с нами, не приводит к такому мученичеству, таким культурным страданиям?

р.К.: Да, потому что вера в присутствие мертвых очень сильна. И не только в африканских религиях. Именно вера в возвращение мертвых является устойчивым компонентом многих религий. И в них граница между жизнью и смертью никогда не бывает окончательной, никогда не бывает тотальной. Совсем иначе здесь, в нашей культуре, — это, однако, страшный перелом. И вот это текучая реальность. Следовательно, и отчаяние бывает разным. Это отчаяние очень театрально, потому что на самом деле смерть есть нечто естественное.У меня всегда были проблемы с этим на разных фронтах в Африке. Когда вы шли с этими мальчиками, иногда я видел, что они идут на верную смерть. Но относились к этому небрежно. Проще говоря: кто-то умер. Отношения между живыми и мертвыми здесь иные. Эта философия настолько позитивна, что эта смерть не вызывает такой ужасной брешь в окружающей среде. Это не чудовищная трагедия, выжить невозможно.

Следует также помнить, что африканка рожала в среднем около 20 детей, на протяжении всего периода фертильности она год за годом рожала ребенка.И из этих детей, скажем, пятеро выжили. Это было уже много. Так что если женщина каждый год прячет своего ребенка, у нее совсем другое отношение к смерти. Она жива и просто имеет еще детей. Однако это иные отношения, чем наши: жизнь и смерть. В различных странах Латинской Америки я часто сопровождал индийские группы. Я где-то в Перу или Боливии и вдруг такая картина: отец несет под мышкой небольшой гроб, сделанный из грубых досок, чтобы отнести его на кладбище в горы и закопать.У нас это непонятно, а там понимается в рамках правил той культуры.

"Я НИКОГДА НЕ ПРОЧУ ЭТУ КНИГУ!"

З.Б.: У меня такое впечатление, что мы слишком мало поговорили о книге, над которой сейчас работает Господь, о Путешествиях с Геродотом, рожденных от боли. Итак, в конце, может быть, несколько деталей. Эта книга, хотя и имеет в своей основе великого историка древности, начинается, как я знаю, с индивидуальной, частной памяти...

Р.К.: ...и мой, и его.Я хочу назвать эту книгу «Путешествия с Геродотом». В некотором смысле это очень автобиографическая вещь, основанная на реальных вещах. Все началось с того, что я получил эту книгу в 56-м году, своего рода листовка. Это были поездки в Индию, Пакистан и Афганистан. И я все время путешествовал по миру с этой книгой. Конечно, я не всегда брал его с собой. Теперь, годы спустя, я перечитал этого Геродота для себя заново. Но так обстоит дело с книгой. Конечно, с хорошей книгой, с выдающейся книгой. Получается, что при каждом последующем прочтении мы как бы читаем новую книгу.Особенность большой книги в том, что она содержит очень много книг, на самом деле бесконечное количество книг. Можно сказать, что такое произведение является многотекстовым существом. Извлечение этих различных текстов зависит от того, когда мы читаем эту книгу, в каких обстоятельствах, в каком настроении, в какой ситуации и что мы ищем в ней в данный момент.

Подводя итог, я считаю Геродота немного своим учителем. У него я научился видеть мир, понимать мир, общаться с другими, относиться к другой культуре.Ведь он был первым глобалистом, он был человеком, который понял, что для того, чтобы понять свою культуру, надо познакомиться и с другими культурами, потому что только другие отражают суть нашей культуры. Вот почему он путешествовал по миру, пытаясь познакомить греков с тем, какой была их культура перед лицом других культур.

З.Б.: Большое спасибо за посещение нашей редакции и за наводящую на размышления беседу, хотелось бы спросить, когда можно ожидать вашу книгу?

р.К.: Не раскрывая слишком много, позвольте мне просто сказать, что у меня действительно есть серьезная проблема с этой книгой. В основном речь идет о том, как заполучить весь этот древний материал. Ведь в последнее время в исторических исследованиях произошел значительный прорыв, мы наблюдаем большую революцию в этой области последних лет. В результате эта безмятежная традиционная наука о древности начинает понемногу уходить в прошлое. Много новой литературы, с которой я сталкиваюсь впервые.А поскольку я все время на связи с коллегами-древностями, они предлагают мне разные интересные вещи и уговаривают: «Видишь, все равно будет полезно, надо еще почитать и еще». Тогда я говорю: «Иисус Мария, я никогда не напишу эту книгу!» Но это действительно очень интересная литература, поэтому я прочитал ее с большим удовольствием. Это совершенно новый подход к истории, очень яркий, в русле этих новых тенденций, известных как постмодерн.И потому никакой помощи: этот «Ирод» растет.

Большое спасибо Магдалене Гловацкой за помощь в переписывании этого интервью.

фото: freepik.com

Простая модель с использованием т.н. Искусственный интеллект и прогнозирование акций превосходят прогнозы большинства аналитиков; сотрудники уже владеют примерно 10 процентами. доли в публичных компаниях США — все чаще получают их вместо части зарплаты; женщины чаще, чем мужчины, отвечают на вопросники «не знаю», касающиеся финансовых знаний, даже если они знают правильный ответ на вопрос.Это лишь некоторые из выводов последнего исследования рынка капитала.

Это момент? Мы на высоте? Рынок находится в крайне интересном месте - инфляция, сужение, эпидемия... Вне зависимости от того, встречаемся ли мы удаленно или стационарно, мы хотим представить нашу перспективу и взгляд на реальность через призму психологии, фундаментального анализа и технического анализа. Приглашаем вас на цикл из 4 лекций о пандемии.

Загрузка записей

Шон Цао, Вэй Цзян, Цзюньбо Л.Ван и Баочжун Ян разработали анализ

"От Человек против. От машины к человеку + машина: искусство и искусственный интеллект биржевого анализа. В ней они описывают, как создали модель искусственного интеллекта (ИИ), которая прогнозирует цены акций на конец года (авторы решили не прогнозировать доходы компаний, посчитав, что ими могут манипулировать менеджеры).

https://www.nber.org/system/files/working_papers/w28800/w28800.pdf

Материал появился на портале, любезно предоставлен blogi.bossa.pl

Читать blogi.bossa.pl

Модель использует, среди прочего, информация о компании,

целые отрасли и макроэкономические данные. Модель «практиковалась» до тех пор, пока ее создатели не убедились, что она может превзойти среднего аналитика.Прогнозы последней версии модели лучше 53,7%. прогнозы цен на акции всех аналитиков IBES (Institutional Brokers' Estimate System) на 2001-2016 годы (для сравнения, обычная модель наименьших квадратов лучше прогноза только 19,3% аналитиков).

, у которого целевая цена акций компаний, оцениваемых по модели ИИ, выше, чем полученная в результате оценок аналитиков и коротких, в противном случае он способен генерировать месячную альфу 0,84%.до 0,92 процента Авторы отмечают, что их целью не было создание модели, которая предсказывала бы лучше, чем все аналитики-люди.

Но, учитывая, насколько хорошо работает эта модель, хотя еще есть много возможностей для улучшения, это доказывает, что работа финансового аналитика рискует быть массово замененной аналогичными моделями. Хотя авторы отмечают, что аналитики все же лучше модели ИИ прогнозируют цены акций небольших компаний, компаний с более слабой ликвидностью и компаний с большой долей т.н.нематериальные активы (например, авторские права, патенты и т. д.).

Аналитики, работающие в крупных учреждениях, также успешно преодолевают машинные прогнозы, что может указывать на то, что такие люди обладают более высокими навыками и имеют доступ к большему количеству информации. Люди также не раз превосходят компьютерные прогнозы, когда в отрасли происходят необычные события, такие как рецессии.Интересно, что когда выводы из модели ИИ могут быть скорректированы аналитиком, их точность возрастает до 57,3%. (от 53,7%), и такие прогнозы превзошли саму модель за все годы. Ученые делают вывод, что это доказывает, что модели прогнозирования с использованием искусственного интеллекта вряд ли заменят и поддержат работу аналитиков.

Андреа Л. Эйсфельдт, Антонио Фалато и Минди З. Сяолань подготовили документ

«Человеческие капиталисты».«Человеческие капиталисты» — это сотрудники компаний, которые получают значительную часть своего вознаграждения в виде акций или опционов на акции. Авторы работы подсчитали, что почти 40 процентов. вознаграждение таких людей в последнее десятилетие в США поступало от рынка капитала (7 процентов добавленной стоимости).

Читать "Человеческие капиталисты"

Часто доход от фондовой биржи

Авторы исследования проверили, что учет этой заработной платы снижает падение доли рабочей силы в национальном доходе на 32 процента.А в случае с высококвалифицированными работниками это снижение меньше на целых 87 процентов. Еще в начале 1960-х годов на людей с высшей квалификацией приходилось треть доходов всех работников, а в последнее десятилетие уже две трети. Интересно, что вознаграждение акциями и опционами на акции — это не только прерогатива топ-менеджеров в США. 78 процентов этот доход был получен лицами, не входящими в руководящий состав (C-suite). В 91 проц. случаях использование акций и опционов на акции не увеличивало общую зарплату, а лишь заменяло традиционную зарплату.Зачем компаниям это делать? Ну, это часто является результатом более благоприятных налоговых правил для этого вида вознаграждения.

Элемент поощрения также может быть важен (в интересах работников, владеющих акциями или опционами на них, рост цены акций). Всего за последнее десятилетие в Соединенных Штатах «человеческим капиталистам» принадлежало около 10 процентов. акций публичных компаний. Благодаря этому титулу сотрудники получали в среднем 136 миллиардов долларов США в год.Табеа Бухер-Кёнен, Роб Дж. Алесси, Аннамария Лусарди и Маартен ван Ройж подготовили анализ «Бесстрашная женщина: финансовая грамотность и участие в фондовом рынке». Название работы «Бесстрашные женщины» отсылает к статуе «Бесстрашная девушка», которая была установлена ​​перед знаменитой бронзовой статуей атакующего быка 7 марта 2017 года, стоящей возле Нью-Йоркской фондовой биржи с 1989.

https://www.nber.org/system/files/working_papers/w28723/w28723.pdf

"Бесстрашная девушка" вызвала дискуссию о роли женщин

в профессиях, связанных с финансами и рынком капитала, и важность уверенности в себе в этих профессиях. Авторы исследования решили проверить, не связаны ли худшие результаты в различных тестах, проверяющих финансовые знания, с более низкой уверенностью женщин в себе, и не с меньшими знаниями. Для этой цели они использовали базу данных Nederlandsche Bank (DNB) по опрошенным голландским домохозяйствам.Затем исследователи составили две версии опроса с вопросами о сложных процентах, инфляции и диверсификации рисков. В первой версии была опция "не знаю", во второй - нет. В последнем респондентов также просили указать, насколько они уверены в своем ответе. И получается, что целых треть ответов во втором варианте опроса, отмеченных как «не знаю» в первом варианте, были правильными. Так что реальная разница в уровне финансовой грамотности мужчин и женщин на треть меньше, чем предполагалось ранее.

T , так как исследования показывают, что уровень финансовых знаний

сильно коррелирует с владением акциями. Одно стандартное отклонение, более высокий уровень финансовых знаний соответствует 9,01%. более высокая вероятность владения акциями компаний, котирующихся на фондовой бирже. Среди опрошенных 33,9 процента. мужчины имели преимущества компании и только 20,3 процента. женщины.

Оригинал статьи можно найти по этой ссылке. Ты хочешь больше? Ознакомьтесь с последними статьями блога.босса.пл.

Читать blogi.bossa.pl

Мнения, выраженные в материале, принадлежат автору публикации и не должны представлять точку зрения DM BOŚ S.A. Информация, содержащаяся в данном материале, предоставлена ​​исключительно в ознакомительных и образовательных целях и не может служить основанием для принятия инвестиционного решения. Их не следует воспринимать как рекомендацию инвестировать в какой-либо финансовый инструмент или форму инвестиционного совета.

Смотрите также

• 
  Гугл майл почта вход моя страница
• 
  Как пронумеровать страницы в ворд
• 
  Как очистить память на айфоне 7 от мусора вручную
• 
  Как в экселе пронумеровать столбцы
• 
  Создать беседу в контакте
• 
  Как узнать координаты
• 
  Какой лучше ssd для компьютера
• 
  Как ускорить работу флешки
• 
  Как отключить режим энергосбережения на андроид
• 
  Как сделать полужирный
• 
  Адблок плюс для мазилы